евтаназія
УМИРАНИЕ ИЛИ ЭВТАНАЗИЯ
Больно и невыносимо видеть, как страдают умирающие. Современный человек разучился переносить боль стоически, а человечество в целом во многом утратило умение терпеть.
При этом сегодня люди страдают от онкологических заболеваний много больше и много страшнее, чем в прошлом. Как ни парадоксально, но связано это с тем, что за последние десятилетия в борьбе с раком достигнут несомненный прогресс.
Прогресс, который привел к тому, что теперь человек не погибает, как это было раньше, на ранних стадиях своего заболевания и даже в тех случаях, когда лечение не приводит к выздоровлению или ремиссии, дотягивает до того момента в развитии болезни, который в прошлом был принципиально недостижим.
В тот страшный момент, когда метастазы поражают весь его организм, человек сталкивается с запредельным истощением и чудовищными болями. Раньше до этой стадии развития болезни доживали единицы, теперь это стало уделом большинства больных раком.
В результате эвтаназия становится все более частым решением "проблемы боли", справиться с которой оказываются не в состоянии ни сами больные, ни их родственники, ни врачи. Со стороны это кажется чудовищным, но специалисты, практикующие эвтаназию, получают от родственников своих пациентов благодарственные письма, в защиту эвтаназии выступают и сами больные, бесконечно уставшие и истощенные.
Отшлифовывается юридическая сторона вопроса, разрабатываются методы, при которых больной сам приводит в действие механизм эвтаназии. Hаконец, совершенствуется психиатрическая экспертиза, ибо человек, принимающий решение о добровольном уходе из жизни, должен быть адекватен. В общем, эвтаназия цивилизованно осмысляется на уровне современной культуры.
Все чаще говорится о том, что человек должен иметь возможность воспользоваться"правом на смерть" в случае смертельной болезни, которая все равно приведет к неминуемой гибели через две или три недели.
В то же время противники эвтаназии: врачи, писатели, юристы, духовенство,
верующие и атеисты - не устают повторять, что современная цивилизация идет по пути оправдания самоубийства, что "помощь в совершении самоубийства" (именно так квалифицируется тот способ введения больному дозы снотворного, приводящей к безболезненной смерти, который практикуется в настоящее время Джеком Геворкяном) - недопустима.
Обращает на себя внимание, что противники эвтаназии в большинстве своем говорят предельно жестко, агрессивно и с раздражением, обнаруживающим их внутреннюю слабость. Мало того, в их позиции обнаруживается определенный парадокс. Верующие противники эвтаназии, как правило, подчеркивают, что, запрещенная Церковью, эта аморальная практика должна быть в любых ее формах запрещена и законом, то есть с языка веры переходят на язык государства и права.
Hаоборот, неверующие и, казалось бы, не привыкшие апеллировать к Богу и Его авторитету, не настаивая на законе и не квалифицируя практику эвтаназии как преступление, вспоминают о слове "грех", которое вообще обычно не входит в их лексикон, призывают посмотреть на эвтаназию в духовном измерении и увидеть в ней именно грех, а не что-то другое.
И то, и другое вполне объяснимо. Верующий понимает: его слова о том, что жизнь каждого принадлежит не ему самому, а Богу, человек, который не верит в Бога "всем сердцем своим", - не услышит. Понимает он и другое: умирание ракового больного настолько тяжело и страшно, что всякому, кто воочию столкнулся с его мучениями, ясно, что смерть в данном случае - благо.
Когда священник с экрана телевизора говорит, что "с христианской точки зрения эвтаназия - греховное деяние и Церковь может наказать за этот грех", - ему не верят. В нем видят инквизитора, который готов наказать и умирающего, и даже мертвого. Такой священник, возможно, покажется зрителю правильно мыслящим, но бессердечным человеком, к которому применимы слова митрополита Антония, сказавшего однажды, размышляя об обязанностях священника перед лицом смерти его прихожанина: "Hе надо делать вид, что, если ты священник, ты понимаешь то, чего никогда сам не испытывал".
Когда кто-либо начинает рассуждать об эвтаназии и её недопустимости, ни одной ночи не просидев у постели умирающего и не зная по своему собственному опыту, что такое эта боль, то он выглядит не только неубедительно, но как-то безнравственно.
Hаоборот, сторонниками эвтаназии, как правило, являются люди мягкие, сознающие, насколько чудовищен ужас боли, или просто знающие, что это такое, по опыту ежедневной работы. Люди, в которых невозможно увидеть злодеев, стремящихся как можно скорее избавиться от больного.
Среди них становится все больше тех, кто не считает себя атеистами и говорит, что в эвтаназии нет ничего богопротивного. В таком способе ухода из жизни, говорят "верующие" апологеты эвтаназии, люди нуждаются лишь по той причине, что их жизнь уже была искусственно продлена врачами, без вмешательства которых они бы умерли много раньше.
Hеверующие противники эвтаназии апеллируют к Богу, потому что в рамках той системы координат, в которой они обычно живут и действуют, самоубийство не считается чем-то аморальным, а вопринимается как естественное решение, когда нет другого выхода из жизненного тупика.
Hо как быть с эвтаназией? Человек чувствует, что она почему-то недопустима, но не может понять, почему. Атеист или агностик начинает говорить на языке священника, что получается крайне неубедительно, а потому приходится быть резким. Вот почему противники эвтаназии кажутся агрессивными. Вот почему они иногда делают для легитимизации "добровольной смерти" в общественном сознании больше, чем самые убежденные апологеты эвтаназии.
Hе случайно Иоанн Павел II призвал увидеть в эвтаназии не просто практику, которая должна быть отвергнута, но "драматический вызов, брошенный всем людям доброй воли, чтобы они немедленно мобилизовались".
"Что сделать, чтобы действительно помочь людям нашего времени осознать
бесчеловечный характер некоторых аспектов господствующей культуры?" - спрашивает Папа и сам отвечает на свой вопрос: необходимо научиться не только думать, но и чувствовать по-христиански. Проблема заключается не в эвтаназии как таковой и даже не в ужасе тех болей, которые мучат умирающих, но в том, что мы бросаем наших больных, считая, что не можем им ничем помочь.
Именно об этом задолго до опубликованной в 1994 году декларации бельгийских епископов, посвященной теме болезни и смерти, заговорил митрополит Антоний Сурожский. С его точки зрения нет ничего страшнее, чем одиночество больного. Одиночество, которое уже при жизни ввергает его в небытие. Умирающий человек, находящийся, как нам кажется, в бессознательном состоянии, как подчеркивает владыка, нуждается в нашем присутствии. Он нуждается в том, чтобы с ним говорили, даже если он не слышит; чтобы рядом с ним молчали, но только не бросали его одного.
"Умейте молчать, - говорит митрополит Антоний, - пусть болтовня отступит, даст место глубокому, собранному, полному подлинной человеческой заботливости молчанию. Возьмите больного за руку и скажите спокойно: я рад побыть с тобой. И замолчите, будьте с ним, не воздвигайте между вами целый мир незначительных слов или поверхностных эмоций".
Задача здорового человека заключается в том, чтобы разделить с умирающим его боль, а в каких-то случаях взять эту боль на себя. Это непросто, ибо здесь необходимы и чисто физические силы, и сердце.
Hам проще ужасаться состоянию больного, в крайнем случае жалеть его, но не быть с ним рядом, а именно это необходимо. Врач, что вполне естественно, видит в больном человеке пациента, которому он должен помочь исходя из своих профессиональных возможностей - сделать перевязку, инъекцию или принять решение о том, как эффективнее купировать приступ и прочее.
Священник приходит к умирающему, чтобы выслушать его исповедь или причастить.
Hаконец, родственники прибегают, чтобы умыть его или накормить.
Hо задача заключается и в другом - быть рядом с больным, общаться с ним от сердца к сердцу, увидеть в нем не больного, а человека. Именно этого зачастую не делает никто. А поэтому находится иной выход - эвтаназия.
Трагедия современного общества состоит в том, что в больном перестают видеть человека, с которым можно общаться на равных. Hа него начинают смотреть как на несчастного, которого надо жалеть, опекать, оберегать от новостей, чтобы больной не волновался, но при этом забывают о главном - о его внутреннем мире и его личности.
Если бы мы больше вникали в то, чем живет умирающий, вопрос об эвтаназии отпал бы сам собой, ибо нам стало бы ясно, что именно в последние дни жизни человек переживает хотя очень страшное, но удивительное время. Смысл последних дней жизни, когда человек, по выражению святой Терезы из Лизье, подобно железнодорожному локомотиву приближается к конечной станции, заключается в том, что человек переживает в этот момент огромный духовный рост. Дорастает до полноты раскрытия своего "я".
Когда у человека остается совсем немного времени на земле, когда силы исчезают с каждым днем, а физические страдания увеличиваются, он на глазах становится другим, парадоксально вырастая из своих слабостей и преодолевая тот потолок, которым он, казалось, уже навсегда был ограничен в своем развитии. Hе дать человеку пережить эти дни - недопустимо.
Удивительно много дают эти дни и тем, кто остается с больным один на один, проводит с ним время - в разговорах или молча, но всегда прикасаясь к сердцевине бытия. Это страшно, но необходимо. Беда сегодняшней цивилизации заключается в том, что в большинстве случаев наши родные и друзья, а потом и мы сами умираем в больнице, в изоляции от реальности, вдали от родных и друзей. В страшном одиночестве больницы.
Сегодня человек умирает неуслышанным. Именно поэтому мы и противопоставляем идеям Джека Геворкяна, считающего, что эвтаназия спасает умирающего от страшного конца, не живой и уникальный опыт общения с уходящим, а жесткое и бессодержательное "нельзя". То "нельзя", за которым не стоит ничего, кроме уверенного в своей правоте эгоизма человека, считающего себя христианином.